Проблески: Моя мистическая жизнь, часть 3

статья, помещенная Навабом Паснаком семнадцатого октября 2017 года (17.10.2017)

Эта часть завершает воспоминания Хазрата Инаята Хана о его ранних днях в Индии, начатые здесь, а продолженные здесь.

В тоже самое время, когда происходило это поэтическое развитие, начиналось также и музыкальное развитие, которое мои родители принимали с сочувствием, потому что мой отец сам был музыкантом. Он верил, что перспективы вознаграждения у поэта были нулевыми, в то время как у музыканта были лучшие перспективы и возможности устроиться в жизни. Он не противился тому, чтобы я стал музыкантом, и поэтому музыка развивалась вместе с поэзией. Таким образом я пел и сочинял свои песни, основанные на рифмах и ритмах различных типов стихов, которых я ранее читал в какой-то книге и слышал при прочтении. Мне нравилось сочинять стихотворение в том же ритме и с теми же рифмами, иногда я так поступал и с песнями.

Это приводило к чудесным и иногда забавным происшествиям. Один музыкант однажды приехал из Джайпура, он знал некоторые песни, которые сочинял гуру Махараджи. Он сильно восхвалял эти песни перед моим дедушкой и его окружающими; я также сидел среди них. Он сказал: “Это новое сочинение, прекрасное сочинение, написанное гуру Махараджи”. Затем он её спел. Я услышал эту песню лишь один раз, но песни Индии всегда достаточно короткие, четыре или пять строчек, их можно прочитать за несколько секунд; Услышав их, я бросился в свою комнату и написал другую песню с другими словами, но с той же мелодией. Затем я вернулся и сказал: “Песня, которую вы спели,  мне знакома; и вы всё же утверждаете, что это новое сочинение!” Он посмотрел на меня удивленно и спросил: “Тебе она действительно известна?” Я сказал: “Да”, и спел ту же песню с другими словами, которые я сочинил. Он был сильно озадачен и не мог понять, как же так могло быть, что здесь также знали ту же самую песню, и как было возможно, чтобы этот мальчик мог принести её всего лишь через пять минут. И тоже самое происходило каждый день, поскольку я это делал, чтобы подтрунить над ним. Однажды он сказал мне: “Ты грабитель. Ты крадешь все эти песни”. Я ответил: “Как же я могу их красть? Вы спели песню только сейчас, а я приношу вам мои тетради с этой же песней уже записанной”. Он сказал: “Ты все равно грабитель; Я расскажу об этом гуру”. Так он и поступил, но этому гуру очень захотелось меня увидеть и как можно скорее; он испытывал сильное любопытство побольше об этом узнать.

Так однажды я отправился в Дели со своими родственниками, а по дороге мы остановились в Джайпуре. И там захотел меня увидеть гуру Махараджи; когда же я пришел к нему, то рядом с ним сидел тот музыкант, который сказал: “Господин, это и есть тот мальчик, который крал Ваши песни, а теперь он у нас в руках!” Гуру засмеялся  и сказал: “Так вот кем ты являешься!” Я засмеялся и сказал: “Да, поскольку я не мог последовать за мистиком как полагается  (ученику), то по крайней мере я мог это делать в моих сочинениях”. Это понравилось гуру настолько, что он сказал: “Я Вам даю разрешение забирать все мои песни” и он слушал с большим удовольствием мое исполнение их.

Мой интерес к музыке, поэзии, философским и духовным идеям свело меня столь близко с моим дедом, что я стал видеть в нем не только моего дедушку, сколько человека достойного величайшего уважения, которого я мог бы идеализировать. Затем к моему величайшему горю пришло время ему покинуть этот мир. С тех пор я стал ощущать, что потерян в этом мире, ведь он был другом, к которому я мог обратиться; именно он имел ко мне интерес во времена моего детства, когда все меня не замечали. Чтобы помочь мне преодолеть эту утрату, мой отец взял меня в Непал, где он должен был выполнить какие-то обязанности для Махарджи. На самом деле, это был лишь повод, ведь когда я над этим сейчас задумываюсь, то настоящей причиной было просто привезти меня туда. Это путешествие предназначалось для того, чтобы я мог бы прийти в то место, где мои способности, которые еще были лишь в зародыше, могли вы превратиться в растения. Странствие через пустыни, где жили тигры и слоны, от горы к горе, от леса к лесу меня будоражило и так меня заинтересовало, что по сравнению с тем девятидневным путешествием через леса все последующие странствия по свету, которые я с тех пор осуществлял, не могли принести мне того удовольствия, как та поездка. Находясь близко к природе, странствуя от места к месту, когда ты не можешь спать на протяжении дней, потому что ты так устал, – как же это было интересно!

После того, как мы доехали до Катманду, столицы Непала, мне была предоставлена возможность еще лучше. Почему? Потому что от меня не ожидали, чтобы я ходил в школу, а мне была дана хорошая лошадь, и я на ней ездил по лесам, по холмам, по горам. Иногда я отправлялся пешком, садился на камень и думал о глубоких вещах, куда бы мой ум меня не уносил, куда бы мои чувства не уводили меня. Везде, где их никто не останавливал, я отдавался свободному выражению своих мыслей и чувств. Открытая природа сделала  меня во всем свободным; столько было свободы в моей душе, что она могла бы достичь до солнца, до гор, до холмов и до деревьев; там не было никого, с кем надо было говорить, кто бы тебя беспокоил, можно было сидеть тихо, прислушиваясь к звукам, падающим на твой слух, к звукам ветра, водопадам, так, что человек становился единым с природой.

И так было все время. Мой отец не знал на самом деле, чем я занимался. Он лишь знал, что мне очень нравилось скитаться. Однако он не знал, что я делал, он знал только лишь то, что внутри меня что-то начинало пробуждаться, что-то начинало высвобождаться, что-то выходило из меня и встречалось с тем, что принадлежало душе. Иногда я читал стихи, иногда я писал песни, иногда я себе напевал. Иногда я был спокоен, иногда я проливал слезы, иногда я улыбался безо всякой причины, как если бы природа мне говорила что-то с таким сочувствием. Казалось, что нас было не двое, а был лишь один. Иногда я смотрел на неё а затем закрывал глаза, и на меня находил такой покой, такое успокоение, такая тишина, видение чуда; я не знал, что со мной происходило, только лишь то, что горе, грусть  и одиночество, пришедшие после ухода моего деда были забыты. Через год я вернулся домой.